Блог

Анастасия Хаустова рассуждает о художественных практиках Андрея Ишонина. 

 

 

Андрей Ишонин. Сдвиг

 

Если целая сложная жизнь многих людей проходит бессознательно, то эта жизнь как бы не была.

— запись из дневника Льва Толстого 1 марта

1897 года, Никольское

 

Мы уже привыкли к тому, что на любой выставке современного искусства обязательно есть художник и его работы; куратор, который их оформляет; текст как связующее звено между искусством и дискурсом; и конечно набор обязательных дополнений: таблички, вернисаж, белоснежные улыбки, медиатор и немного вина из пластикового стаканчика. Зрители фланируют от работы к работе или от стенда к стенду, скользя по гладкой поверхности предметов искусства, словно прокручивая колесико мышки, спускаясь вниз или вверх по новостной ленте любимой соцсети. Вот здесь — картина, здесь — разворачивается перформанс, а здесь — большой объект, достаточно спектакулярный, чтобы задержать взгляд на подольше. Знакомый художественный критик, встреченный по дороге, обязательно расскажет о том, как правильно смотреть на работу художника или похвастается, что он приобрел на последнем аукционе.

Искусство, существующее в таком конвенциональном потоке, рискует потерять одну из главных своих функций: сообщать зрителю о мире нечто большее, нежели чем-то, что он уже и так прекрасно знает. Или, по крайней мере, думает, что знает. Причиной такой уверенности выступает «автоматизм восприятия», который для русской формальной школы и, в частности, Виктора Шкловского, был тем, что должно преодолеть. Цитируя в своей статье 1917 года «Искусство как прием» Льва Толстого, рассуждающего в дневниках об автоматической уборке помещения («Я обтирал пыль в комнате и, обойдя кругом, подошел к дивану и не мог вспомнить, обтирал ли я его или нет» ( Шкловский В. Самое Шкловское / Искусство как прием. — М.: Редакция Елены Шубиной, 2017), Шкловский приходит к выводу, что автоматизм восприятия позволяет нам уловить лишь поверхность вещи, которая даже не появляется в сознании: «Так пропадает, в ничто вменяясь, жизнь. Автоматизация съедает вещи, платье, мебель, жену и страх войны» (Там же).

Искусство, по мнению Шкловского, как раз и существует для того, чтобы вернуть ощущение жизни и так «почувствовать вещи», чтобы приблизиться к их пониманию и познанию: «Целью искусства является дать ощущение вещи как ви́дение, а не как узнавание» (Там же). Таким образом, основным художественным приемом станет тот, который увеличит трудность и продолжительность восприятия, то есть позволит задержаться на вещи дольше и посмотреть на нее шире и глубже. Этот прием, который Шкловский назовет «остранением», основан на попытке описать вещь, названную другим именем, как в первый раз увиденную. Одним из примеров использования остранения станет определение понятия «сечения» в статье Льва Толстого «Стыдно»: «<…> людей, нарушавших законы, взрослых и иногда старых людей, оголять, валить на пол и бить прутьями по заднице <…> стегать по оголенным ягодицам <…> и почему именно этот глупый, дикий прием причинения боли, а не какой-нибудь другой: колоть иголками плечи или какое-либо другое место тела, сжимать в тиски руки или ноги или еще чтонибудь подобное?» (Там же). Такое остранение, «добираясь до совести», позволяет по-другому взглянуть на устоявшуюся дворянскую практику, сообщая ей новые качества: жестокость, абсурдность и стыд.

Как можно сообщить эту странность там, где оригинальность поставлена на поток и где каждое новое произведение искусства, даже когда новизна невозможна, стремится войти в архив культуры, не терпящий повторений? Объекты Андрея Ишонина — это примеры шизо-вещей, которые пересобирают привычные нам образы, остраняя их, и позволяют столкнуться с новыми, ранее не испытанными, впечатлениями и ассоциациями.

Эти бессмысленные на первый взгляд объекты могут стать вместилищем любого смысла, однако главная их функция — возвращать нас обратно к самой сути вещей. Например, «Кухонная подставка» из художественных кистей, использованных не по назначению, абсурдизирует сам пафос прагматики и полезности искусства. «Слепок дыхания. Выдох», который должен быть легким и невесомым, как у Кляйна  — отсутствующим, у Ишонина превращается в 4-х килограммовый объект из карбоната кальция. Нелепая «Шапочка из макарон» может сойти за митру пастафарианского патриарха, однако до функциональности и шапки, и макарон ей очень и очень далеко.

Именно сдвиг знаменует переход от обыденного восприятия к восприятию осознанному, включенному. Искусство Ишонина — это искусство микро-сдвигов, сообщающих повседневности что-то неестественное, и, таким образом, вытесняющих нас за ее границы. Как в философии Александра Пятигорского: «Сдвиг — это смещение или даже смена фокуса

восприятия, когда все знаемое (и незнаемое) ранее предстает в ином свете, совсем не так, как прежде» (Мелихов Г. Сдвиг и осознавание. А. Пятигорский о философии одного переулка // Учен. зап. Казан. ун-та. Сер. Гуманит. науки. — 2011. — Т. 153, кн.1.). Его «Устав для индивидуального члена класса по выработке очуженного мышления» (Пятигорский А. Устав для индивидуального члена класса по выработке очуженного мышления) прежде всего нацелен на достижение такого состояния сознания, при котором свое мышление волевым усилием преобразуется в чужое. Такое состояние сознания и называется осознанностью, в нем мы как бы смотрим на свое мышление со стороны, а значит, фиксируем ошибки, запоминаем ход. При его наличии Лев Толстой не забыл бы, обтер он пыль на диване или нет. Для выхода из автоматизма восприятия как раз и нужно совершить этот сдвиг, перемену ума — древнегреческую μετάνοια, разделиться на себя и чуждого себе, ознаменовав тем самым всестороннюю открытость миру в его многообразии и готовность сообщить каждой вещи ее место и значение.

Подход Ишонина основан на постоянной рефлексии собственного положения и истока создаваемых произведений. Отсюда вытекает сверхъестественная важность текста, которым он сопровождает большинство своих работ, и речи, которая является главной функцией Ишонина-медиатора. Словно на сеансе психоанализа, он пытается посмотреть на свои эмоции, впечатления и тревоги со стороны: «Я художник, который, может быть, и беспомощный в физическом измерении, но точно не готовый мириться с устоявшимся положением дел умственно. Поэтому на fb-странице Андрея Ишонина (меня как героя-персонажа) — человека, страдающего от депрессии и социального угнетения — регулярно появляются в постах документации небольших художественных проектов, которые он (то есть я), как кажется, сделал за тот единственный в сутки час, свободный от тотального отчуждения» (Ишонин А. Заявление художника // Сайт художника, доступно по http://www.ishonin.com/). Интересно, что именно отчуждение позволяет «сдвинуться», обнаружив в этом редком и коротком часу свою жизнь в искусстве как в открытости и в том, ради чего, возможно, только и стоит жить. Конвенциональному художественному сценарию закрыт доступ к другому и чужому как носителям остранения, следовательно — закрыт и выход к смыслу вещей. 

«Вещи не случайны в том, что они есть вместо того чтобы им не быть» (Бибихин В. Узнай себя. — Спб.: Наука, 1998.). Фланер, озабоченный своим поверхностным впечатлением, всегда рискует пройти мимо того, что просит его пристального взгляда. Нонспектакулярная требовательность объектов Ишонина, которая обнаруживает себя в микро-сдвигах, возвращает нас в том числе и к себе. Ведь и мы не случайны в том, что мы есть, вместо того, чтобы нам не быть.

Анастасия Хаустова  

 

Иллюстрации: фото из архива Андрея Ишонина